В среде карельского крестьянства в XVII столетии появляется весьма своеобразная категория землевладельцев — обельные крестьяне. Так назывались люди, освобожденные от всех податей и повинностей за какие-либо особые заслуги пе-ред государем и его близкими. Р. Б. Мюллер полагала, что все обельные крестьяне проживали на территории Карелии1, но история России знает еще один прецедент подобной, трудно представимой по тем временам милости: родичам знаменитого костромича Ивана Сусанина также было высочайше даровано освобождение от государственного тягла.

В отличие от последнего, прочно отнесенного к числу национальных героев России, с чьим подвигом связан особый пласт русской культуры, отразившийся и в литературе, и в музыке, и в скульптуре, карельские обельные крестьяне известны мало и скорее по фольклорным источникам.

Опубликованная в 1858 г. — четырьмя годами ранее знаменитой статьи Н. И. Костомарова «Иван Сусанин», в одночасье сделавшей широко известным крестьянина дворцовой костромской вотчины Романовых, — обстоятельная статья о заонежских обельных крестьянах3 не вызвала подобного взрыва патриотического энтузиазма. Будучи существенно дополненной автором В. Вешняковым, через год она увидела свет в качестве «Материала для истории и статистики государственных крестьян разных наименований» в весьма активно читаемом просвещенными людьми тогдашней России Журнале Министерства государственных имуществ, однако и после этого оказалась востребована исключительно научной общественностью.

Между тем явление это в социальной истории Карелии, да и России в целом, совершенно исключительное. Известно всего несколько случаев, когда крестьянам была пожалована земля в вотчинное владение с предоставлением им тех же преимуществ, которыми традиционно пользовались только высшие сословия — духовенство и аристократия. Потомки людей, удостоенных столь высокой милости по воле царя Михаила Федоровича Романова, сохраняли свои чрезвычайные права и привилегии на протяжении столетий, получая подтвердительные грамоты от каждого следующего государя, вступавшего на Российский престол.

Источники, которыми мы располагаем, позволяют заглянуть в прошлое этой совершенно особой социальной прослойки в местном крестьянстве не только с точки зрения генеалогии и юридического положения, в целом хорошо изученных исследователями прошлых столетий, но также составить представление о самоощущении этих крестьян и их семей.

Прецедент, однако, был создан еще до воцарения Романовых. Наиболее ранняя обельная грамота была дана Борисом Годуновым в 1601 г. крестьянину Шуйского погоста «лопянину» Григорию Меркульеву на владение обжой земли в деревне Ялгубе Шуйского погоста. В документе не говорится, каковы были услуги, оказанные им царю. Согласно преданию, жившему среди ялгубских крестьян еще в прошлом столетии, их предки, владея какими-то древними тайными знаниями по врачеванию, «зализали раны на ноге Бориса».

В 1609 г. царь Василий Шуйский пожаловал вытегорскому крестьянину Федору Иванову право на безоброчное владение землей в деревне Стрельниковой у реки Вытегры за то, что тот доставлял в Москву отписки белозерских воевод во времена самозванцев, пробираясь через земли, занятые польско-литовскими войсками.

Правительством Михаила Федоровича были даны обельные грамоты крестьянским семьям в Толвуйском и Кижском погостах: в 1614 г. — Еремею Глездунову «з детми и со внучаты» и Поздею Тарутину «з братьею» ив 1616 г. — Миките Ондрееву, Сидору Иванову и Максиму Еремееву «з детми».

Пожалование права на землевладение с крестьянскими дворами в Челмужском погосте получили толвуйский поп Ермолай Герасимов с сыном Исаком — «им и детям их, и внучатам, в их род вовеки неподвижно». Все они были освобождены от податей в государеву казну за то, что «служили и прямили, и доброхотствовали во всем, и... во всем спомогали» матери будущего царя — инокине Марфе, сосланной в Толвуйский погост «при Борисе Годунове, при его самохотной державе, злокозненным его умыслом».

Некоторые из грамот и их подтверждения опубликованы6, другие известны в изложении. Эти документы сообщают только о самом факте пожалования земли в обельное, то есть освобожденное от налогообложения владение, ограничиваясь лишь самыми общими указаниями на причины оказанной милости. Редки и достаточно случайны и свидетельства актовых источников. Однако довольно детальную информацию о дальнейшем развитии событий можно почерпнуть из писцовых и переписных книг, несмотря на присущий им лаконизм и абсолютную подчиненность в информативном смысле формуляру кадастра.

В 1616—1619 гг. в Заонежских погостах Петром Воейковым и дьяком Иваном Льговским, а в 1628—1631 гг. Никитой Паниным и подьячим Семеном Копыловым были составлены писцовые книги, в которых попытаемся найти ответы на наши вопросы7. Будучи в монастырской вотчине Вяжицкого монастыря, писцы зафиксировали, что в деревне Июдинской, пожалованной незадолго до этого в обельное владение крестьянам Глездуновым, проживали сам Еремей Семенов сын Глездунов, три его сына — Клементейко, Гаврилка и Андрюшка, а также его внуки — Федотка, Тимошка и Максимка. В этой же деревне в собственном дворе жил крестьянин Якушко Григорьев.

Как было установлено писцовой комиссией, «Еремка Глездунов со 122 году да по 125 год октября по 1-е число в той деревне Июдинской крестьянином Екушком владел, а Якушко жил за ним в закладчикех». Описывая деревни «Палкинскую у слободы, а Максова Гора тож», «Трофимовскую Шустикова у слободы», «Ивашкинскую в слободе, а Хотеевщина тож» и «Федосову Гору на Выроозере», они отметили, что этими деревнями и их угодьями также «владел сверх жаловалной грамоты тое ж николской вотчины обелной крестьянин Еремка Глездунов з детми и со внучаты самоволством». Помимо этого, сын Еремея Гаврилко в деревне «Исаковской в слободе» захватил пустое дворовое место с причитавшейся к нему третью выти.

Итак, крестьяне Глездуновы, получив в 1614 г. обельную грамоту на деревню «На Толвуе в наволоке Июдинскую» с 10 четвертями пашенной земли**, сразу же завладели пятью деревнями и частью шестой, в которых, помимо их собственного, было еще восемь крестьянских и пять бобыльских дворов, с 27 четвертями пашни и 26 четвертями угодий, числившихся как «перелог и лесом поросло». Земли за ними оказалось, таким образом, более чем впятеро больше, чем полагалось.

Те же писцы отметили, что в деревне «Савастьяновской, Тарутина тож» проживали братья Поздейко, Томилко и Степанко Петровы дети Тарутины на обеленной выти земли, что составляло 10 четвертей пашни. Однако они владели, помимо своей части, еще и другой половиной этой деревни с четырьмя крестьянскими дворами, обитатели которых «Ефремко Тарасьев с товарыщи жили за Поздейком в закладчиках». Кроме того, за ними «сверх жаловалной грамоты» оказалось еще две деревни: «На Толвуе в наволоке, в Кары тож» и «На Толвуе ж в наволоке Жилинская, Грибановская тож» с двумя крестьянскими дворами. Всего за братьями Тарутиными обнаружилось 24 четверти пашенной земли и 11 четвертей перелога и лесом поросшей пашни, что в три с половиной раза превышало по объему пожалованную им выть.

Поскольку все эти деревни входили в вотчину Вяжицкого монастыря, то, по-видимому, монастырские власти обратились в Москву с жалобой на «самоволь-ство» обельных крестьян. Писцы, ссылаясь на грамоту за приписью дьяка Патрекея Насонова, уже полученную из Приказа Большого Дворца, и Глездуновым, и Тарутиным «по их жаловалной тарханной грамоте велели жити... и владети чем их государь пожаловал... пашнею и сенными покосы».
Документ констатирует: «Деревня Июдинская вся опричь монастырского крестьянина Екушка отдана и обелена Еремке Глездунову з детми... да со внучаты...» Крестьянин, живший за Глездуновыми в закладчиках, должен был из нее «в ту деревню Исаковскую, на тот жеребей, чем владел Гаврилко Еремин, перейти...», потому что «за Еремою ему Екушку в деревне Июдинской в закладчиках жити не велели».

Тарутиным писцы также предписали «владети вытью земли со всеми угодьями» в их деревне, относительно же другой ее половины было четко сформулировано: «ту полдеревни Савас-тьяновские Тарутины и со крестьяны отказали в Вяжицкий монастырь по-прежнему...», а Поздея Тарутина и его братьев «крестьяном слушати не велели».

Однако через четыре года в итоговом документе следующего описания — дозора Мины Лыкова и подьячего Якова Гневашева 1620 г.8 за Еремеем Глездуновым с сыновьями вновь отмечены те же шесть деревень, а в них тринадцать дворов крестьянских и три двора бобыльских. Старший сын обельного крестьянина Гаврилко продолжает жить в деревне Исаковской на Толвуе. Теперь в ней значится не только его двор, но дворы еще трех крестьян, однако мы не находим среди них Якушку Григорьева. Несмотря на строгое предписание писцов, требования монастырских властей, он остался на своем прежнем месте — в обельной деревне Июдинской. Дозорщики никак не определяют степень зависимости обитателей крестьянских дворов от обельных владельцев, но фиксируя общее количество пашенных угодий за ними — «и обоего пашни паханые и перелогом, и лесом поросло 10 четвертей» и соглашаясь с предъявленными основаниями на владение ими этими деревнями — «а даны ему Еремке Глездунову з детми и со внучаты и с племянники те обельные деревни по государеве жалованной по обельной грамоте... из Никольские вотчины Вяжицкого монастыря», они все же отмечают: «А по приправочным книгам Ондрея Плещеева в тех деревнях 64 чети, а прибыло... сверх... грамоты... в тех деревнях 54 чети».

Обельные крестьяне Тарутины в 1620 г. также продолжают владеть помимо деревни Савастьяновской Тарутина, в которой живут сами, еще двумя деревнями с четырьмя крестьянскими дворами. Одну из них — «На Толвуе в наволоке, а Кара тож» они теперь пашут наездом, так как живший в ней крестьянин Иванко Игнатьев, «обнищав сшол в государеву деревню на Кузаранду». Те же дозорщики констатируют, что «даны им те обельные деревни... по государевой жалованной по обельной грамоте из Никольские вотчины Вяжитцкого монастыря 10 чети пашни».

Нетрудно догадаться: Глездуновы и Тарутины пытались сохранить за собой право на владение окрестными деревнями и их обитателями, преуменьшив в своих «скасках» дозорщикам количество земли в них до пожалованных 10 четвертей.

Однако уже в ходе следующего писцового описания 1628—1631 гг. за ними лишь полторы деревни — «В наволоке Юдинская» (к ней припущена в пашню пустошь «Юдинская же»), в которой в двух дворах обельные крестьяне Глездуновы и еще один бобыльский двор, и полдеревни «Савастьяновской, Тарутина тож» с тремя дворами — в них обельные крестьяне Тарутины. Теперь они оказались стеснены властями Вяжицкого монастыря. «Обоего обеленые земли в полуторых деревнях 10 чети, в живущем выть, а больши того у них пашни и перелогу нет, и отхожих полянок крестьяне за собою не сказали», — записывает писец Никита Панин, считая нужным все же отметить: «а в приправочных книгах в тех в полуторы деревнях обеленые земли написано 20 чети, в живущем 2 выти».

Благодаря его же ремарке мы можем с большой долей уверенности предпо-лагать, когда произошло решительное столкновение интересов обельных землевладельцев и монастырских властей.

В 7135 г. (1626/27) представитель центральной администрации, присланный, по-видимому, из Москвы по настоятельным просьбам монастырских старцев, Иван Напольский произвел здесь размежевание земель. Согласно составленным им отказным книгам, вместо некогда взятых из вотчины Вяжицкого монастыря и обеленных семьям Глездуновых и Тарутиных двух вытей земли теперь игумену Варлааму «з братьею» «отделено... в государеве Никольском в Шунгском погосте из деревень, что было у Тифина монастыря за отделом осталось в Хоймогубской волостке на Путкоозере» деревня Кярзина с шестью крестьянскими и двумя бобыльскими дворами, с 10 четвертями пашни паханой, «да в полянах 5 чети, да наезжие пашни на Мурдеве их ободные земли... 12.5 [чети], да в той же деревне в пример дано ис пустоши Исаковской смежно в дву полцах пашни 5 чети». Таким образом, монастырь восполнил свою «старинную вотчину» и получил даже большее количество земли, чем было ранее у него взято, чтобы вознаградить местные крестьянские семьи, верой и правдой служившие матери будущего русского царя Михаила Федоровича в трудные для нее и ее семьи времена опалы и ссылки.

Еще большие привилегии были пожалованы жившим в расположенном на другой стороне Онежского озера Челмужском погосте потомкам местного приходского священника Ермолая Герасимова. Весной 1614 г. Исак Ермолаев, его сын, был освобожден от всех платежей, как денежных, так и хлебных, в государственную казну, исключен из мирских списков очередности по поддержанию ямской гоньбы, весьма обременительной для населения. Более того, ни под каким видом никто из государевых гонцов, либо новгородских чиновников не имел отныне права въезжать в его владения. Всего Исаку с детьми было отделено 100 четвертей земли с пятью деревнями, в которых стояло тринадцать крестьянских и два бобыльских двора и проживало не менее сорока человек крестьян обоего пола. Кроме того, во вновь пожалованной вотчине числилось еще одиннадцать пустошей.
В конце 1620-х гг. потомки Ермолая Герасимова получили подтвердительную грамоту с подробнейшим обозначением размежевания пашенных земель и рыбных ловель, принадлежавших им, челмужским вотчинникам и Хутынскому монастырю.

Внуки попа Ермолая Петр и Федор Исаковы дети Ключаревы также, по-видимому, попытались расширить свои владения. Во всяком случае, известно, что в ответ на их челобитье с просьбой о подтверждении их вотчинных прав в 1688 г., было предписано: впредь владеть обельной вотчиной по писцовым книгам Никиты Панина — «пятью деревнями, с пустошами и со всякими угодьи, и крестьянскими и бобыльскими на тех землях 19 дворами, которые за ними написаны...», «а Выгозер-скою волосткою 19 дворами да 14 пустошами с пашнями и со всякими угодья и с крестьянами, которые написаны в жалованной грамоте 126 года им челобитчикам не владеть, для того, что в вышеписанных писцовых книгах та волостка за ними не написана, а написана великих государей за крестьяны»9.

В 1696 г. внук Исака Ермолаева, к тому времени уже подьячий Казанского дворца, Ганка Ключарев в ответ на свою челобитную с жалобой на палеостровских старцев, претендовавших на часть некогда пожалованных его прадеду «архангельскому ключарю» Ермолаю угодий, получил предписание владеть лишь половиной из некогда принадлежавших роду Ключаревых пустошей и даже платить за это владение оброк по пять рублей с полтиной в год10.

Крестьянам Кижского погоста Миките Ондрееву, Сидору Иванову и Мороске Еремееву обельная грамота была дана в 125 г. (1616/17). Писец Никита Панин, описывая в конце 1620-х гг. деревни «Клементьевскую на Сенной губе», «Потафь-евскую в Яндомоозере» и пустошь «Аридовскую Голиковщину, Зотикова тож», отметил, что в них этим крестьянам обелено две выти земли, «а владеют по государеве грамоте по жеребьем, а податей никаких с тое земли со 125 году государю не платят» и что в книгах предшествовавшего описания Петра Воейкова и дьяка Ивана Льговского, служивших ему «для приправки», та земля «против государевы жалованной грамоты не очищена и ис перечня и с тягла была не выложена». Никита Панин зафиксировал за ними в этих деревнях и в пустоши около 30 четвертей пашни паханой и перелога с лесными порослями.

По-видимому, в черносошном Кижском погосте крестьяне зорче следили за соблюдением друг другом землевладельческих прав — никаких поползновений обельных и их потомков на захват дополнительных угодий, ставших возможными на монастырских землях соседнего Толвуйского погоста, и, по всей вероятности, более всего спровоцированных ситуацией Смутного времени, источники здесь не зафиксировали. Крестьянский мир строго следил за тем, чтобы права обельных крестьян не были превышены. Отказная книга на этот погост, составленная в ситуации приписки местных крестьян к железоделательным заводам Бутенанта фон Розенбуша в 1696 г., сообщает, что обельный крестьянин Тимошка Петров, правнук некогда пожалованного Василия Сидорова, владея по данной крепости тестя своего деревенским участком в полмалой трети выти в другой деревне, должен был с него «на железных заводах комиссара Андрея Бутенанта работать, верстаясь со крестьяны по земле».

Ремарки писцов позволяют заметить, что обельные крестьяне четко осознавали свой особый статус, считая необходимым фиксировать в документах государственной регистрации степень родства, а следовательно, и фамильные права весьма вни-мательно. Так, тот же документ содержит весьма характерное уточнение относительно одного из хозяев дворов в обельной деревне Клементьевской: «по скаске Сенки Ильина он не обель-ной крестьянин, пришлой... а живет на участке умершего обель-ного крестьянина Дружинки Васильева, потому что он, Пашка, женился на его Дружинкиной дочери, на девке Офимке».

Переписные книги 1646, 1678 и 1707 гг. упоминают имена обельных вотчинников и крестьян, а также членов их семей строго в ранее пожалованных им деревнях. Увеличивается на протяжении столетия лишь их населенность. Так. в Кижском погосте в деревне Клементьевской в 1616 г. стояло пять дворов, из которых только два принадлежали обельным крестьянам — Васке Сидорову и Микитке Ондрееву, а в 1696 г. здесь уже восемь дворов и во всех — обельные крестьяне, всего 44 человека жителей только мужского пола. Нельзя сказать, что беды вовсе обходили их стороной. Наша схема со всей возможной убедительностью демонстрирует перипетии их судеб: в нелегкие времена середины XVII века в деревне Клементьевской жизнеспособность вообще сохранил всего один двор. Однако численность обитателей обельных деревень неуклонно возрастала (см. табл.).

Весьма показательным в этом смысле предстает и фрагмент генеалогического дерева рода одного из обельных крестьян Кижского погоста — Сидора Иванова.

Обельные крестьяне пользовались особыми правами и немалыми привилегиями вплоть до 1917 г., однако их жизнь на бытовом уровне, по-видимому, мало чем отличалась от положения окрестных крестьян. Как отмечал академик Н. Я. Озерецковский, описывая свое путешествие по озерам Онежскому и Ладожскому: «...ибо как они ни в какую службу не вступали, то и преимущество их над крестьянами состояло в одной жалованной грамоте»11, которую, добавим, они берегли как зеницу ока — храня в железном ящике на случай пожара, а то и закопав где-нибудь на задворках в глиняном сосуде для пущей сохранности. Тем не менее доподлинно известно из документов одного судебного разбирательства начала XIX века, связанного с семейным раздором братьев Ключаревых, не желавших согласиться с желанием своей родственницы даровать свободу зависимым от нее чел мужским крестьянам, тоже, по-видимому, потомкам некогда живших в пожалованных попу Ермолаю деревнях, были «совершенно тождественны с отношениями прочих помещиков к их крестьянам».

Мюллер Р. Б. Очерки по истории Карелии XVI—XVII вв. Петрозаводск, 1947. С. 115, 116. Еще один случай пожалования обельной грамоты имел место тоже в Карелии: Петр I освободил от налогов заводского молотобойца Ивана Рябоева в 1720 г. за оповещение о целебной силе вод, названных позже марциальными.
Зонтиков Н. А. Иван Сусанин: легенды и действительность // Вопросы истории. 1994. № 11. С. 21—30.
Вешняков В. Обельные вотчинники и обельные крестьяне в Олонецкой губернии // Памятная книжка Олонецкой губернии на 1858 год. СПб.. 1858. С. 203—215.
Вешняков В. Материалы для истории и статистики государственных крестьян разных наименований: белопашцы и обельные вотчинники и крестьяне // Журнал Министерства государственных имуществ. 1859. Кн. 5. С. 105—114; Кн. 6. С. 143—157.
Баренцев А. П. О людиковском языковом памятнике начала XVII века // Советское финно-угроведение. Таллин, 1984. Т. XX. Вып. 4. С. 298—303: Вешняков В. Материалы для истории и статистики государственных крестьян... Кн. 6. С. 148.
Карелия в XVII веке. С. 15, 16; 30—32; ОГВ. 1841. № 23; 1842. № 20, 22; 1856. № 12, 15; Акты Исторические, собранные и изданные Археографическою Комиссиею. СПб., 1841. Т. III. № 9.
РГАДА, ф. 1209, кн. 8551, 8554, 308.
Там же, кн. 979.
Акты Исторические... № 151.
ОГВ. 1856. № 12.
Озерецковский Н. Я. Путешествие по озерам Ладожскому и Онежскому. Петрозаводск, 1989. С. 181.
Вешняков В. Материалы для истории и статистики... Кн. 6. С. 146.